| |
|
УБИЙСТВА. Виновный не назван.
Жестко, не церемонясь, статский советник указал на непрофессионализм московских следователей : "Следователи не обнаружили истинной причины кровавых пятен ( в квартире Сухово-Кобылина ), оставя столь важное свидетельство без всякого дальнейшего обследования. Они не опросили никого из прежде живших в квартире (...), не обратили внимание на разноречие ( Сухово-Кобылина ) с камердинером о времени перехода в квартиру и не сделали даже подробного описания расположению дома." Предложения Павла Миныча Розова ( напомним, официально они делались от имени Министра юстиции Российской Империи Панина ) были бескомпромиссны и весьма неприятны для московских законников. Он предлагал вернуть дело на доследование ( "к строгому переследованию" ), после которого направить его в суд первой инстанции "для рассмотрения вновь" и, наконец, "расследовать упущения и противозаконные действия следователей". Не заявив прямо о подкупе следователей Сухово-Кобылиным, консультант министра тем не менее недвусмысленно дал понять, что в "деле Симон-Дюманш" не обошлось без взяток. Разумеется, эти предложения оказались чрезвычайно неудобны для московских чиновников. Шмаков, возглавлявший следственную комиссию, был своеобразным порученцем московского генерал-губернатора Закревского, лицом, близким ему лично. Бросая тень на Шмакова, петербургский консультант Министра юстиции попадал в Закревского ! Клановые интересы высших московских чиновников в этом никак не совпадали с интересами петербургских должностных лиц. Если допустить вольную аллегорию то можно сказать, что "дело Симон-Дюманш" застряло подобно камню между шестеренок зубчатой передачи и заклинило ее. Мнения сенаторов на заседании 2 октября 1853 г. разделились. Сложившаяся патовая ситуация, в которой ни одна из сторон не могла провести свое решение, фактически привела к провалу всех предложений Министра юстиции В. Н. Панина. Министр мог бы отступить и не будоражить более московских сенаторов. Но он не отступил. Нашла, как говорится, коса на камень ! В ноябре Панин обратился к государственному секретарю В. П. Буткову, управляющему делами Кабинета министров, с предложением вынести обсуждение вопроса о ходе расследования "дела Дюманш" на заседание Государственного Совета. Последний по степени своей влиятельности можно сравнить с нынешним Советом Федерации ( это, конечно, сравнение нестрогое и даже грубое ; оно лишь дает представление о высоком политическом статусе членов этого законотворческого органа ). Уголовное дело, таким образом, попало попало на "высший этаж" российской политики. Как ни сопротивлялись московские чиновники, а авторитет Панина "перевесил" все. Даже авторитет Закревского. Государственный Совет на своем общем собрании 17 декабря 1853 г. принял решение полностью совпавшее с предложениями Министра юстиции. Государственный Совет постановил учредить новую следственную комиссию из "благонадежных и опытных" чиновников министерств юстиции и внутренних дел ; в состав комиссии надлежало ввести жандармского штаб-офицера. Персональный подбор членов комиссии был возложен на министров внутренних дел и юстиции, а также шефа жандармов. Московского генерал-губернатора к формированию комиссии не допустили ( понятно почему ). Куратором комиссии становился Министр юстиции, которому надлежало вести "особое наблюдение за правильным и безостанововчным производством (...)" следствия. Кроме того, Государственный Совет постановил всех виновных в фальсификации первого расследования "подвергнуть строжайшему взысканию по законам". После утверждения 6 января 1854 г. Императором решения Государственного Совета довольно быстро были произведены назначения в ее состав. От Министерства юстиции вошел обер-прокурор Сената статский советник Попов, от Министерства внутренних дел - действительный статский советник Васильчиков, от Корпуса жандармов - генерал-майор Ливенцов. Все они, закончив текущие дела в Петербурге, выехали в Москву в марте 1854 г. И уже 6 апреля новая следственная комиссия провела повальный обыск дома Сухово-Кобылина. С момента убийства Симон-Дюманш минуло уже более трех лет, в доме Сухово-Кобылина был проведен большой ремонт с перепланировкой некоторых помещений и поэтому совершенно непонятно, какие именно следы члены комииссии надеялись обнаружить. Нельзя отделаться от ощущения, что проведенный обыск был просто демонстрацией активности. Решительно ничего, кроме возобновления сплетен в московском обществе, этот обыск не дал ( хотя, конечно, перепланировка помещений, произведенная Сухово-Кобылиным, вызвала раздражение членов новой комиссии. Генера-майор Ливенцов, например, в рапорте шефу жандармов графу Орлову так описал увиденную картину : "флигель (...) подвергся значительным изменениям, без испрошения на это установленного разрешения. (...) бывшее прежде парадное крыльцо уничтожено и совершенно изменено положение заднего крыльца и черных сеней. Цель таких изменений, по моему мнению, могла быть только одна : преграждение всякой возможности к определению впоследствии местности ( т. е. взаимного расположения - прим. murder's site ) кровавых следов (...)." ). 
рис. 4 : Шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения Его И. В. канцелярии граф Орлов Александр Федорович. В силу своего положения этот человек может по праву считаться одним из самых информированных людей того времени. О ходе повторного расследования "дела Дюманш" Орлов знал из первых уст, по рапортам генерала-майора Ливенцова. Не подлежит сомнению, что Орлов сообщал поступавшую информацию Императору. В течение апреля 1854 г. члены комиссии были озабочены проверкой различных следственных материалов и связанной с этим перепиской. В частности, комиссия заинтересовалась происхождением утюга, которым, якобы, слуги избивали лежавшую в кровати хозяйку. Егоров, Кузьмин и Иванова утверждали, что того чугунного утюга со смятой руской, который был приобщен к делу как орудие убийства, никогда в хозяйстве Симон-Дюманш не было. Комиссии удалось разыскать крестьянку Веру Николаеву, работавшую одно время горничной у Дюманш. Николаева полностью подтвердила заявления троих осужденных. Были опрошены в качестве свидетелей все дворники дома графа Гудовича. Их было четверо : трое работали на Гудовича, один - на статскую советницу Рюмину, занимавшую этаж в этом доме. Как дворники, так и управляющий домом Дорошенко под присягой утверждали, что организация работы дворников полностью исключала возможность незаметного для них открытия ворот на улицу в ночное время. Кроме того, каретный сарай, из которого Галактиону Кузьмину согласно официальной версии надлежало вывезти запряженный возок, находился прямо напротив окон кухни князя Радзивилла, в которой спали двое его слуг. Комиссия пришла к выводу, что вывезти тело убитой Симон-Дюманш из дома Гудовича в ночное время не привлекая к себе внимания было невозможно. А это заключение означало, что тело было либо оставлено в квартире до утра ( а утром там появился Сухово-Кобылин ), либо убийство было осуществлено в другом месте. Опасаясь, что Сухово-Кобылин, оставаясь на свободе, сможет воспрепятствовать работе комиссии, статский советник Н. А. Попов предложил заключить его под арест. По этому поводу между членами комиссии возникли разногласия, но в конечном итоге точка зрения Николая Алексеевича возобладала и 6 мая 1854 г. Сухово-Кобылин вновь оказался под караулом. На этот раз, правда, его поместили не в полицейскую часть, а на гарнизонную гауптвахту. Арестован был и Иван Федорович Стерлигов, тот самый майор, который в свое время так ловко получил признательные показания от Ефима Егорова. Разумеется, бывший пристав отрицал все обвинения в добывании показаний незаконными методами, но 11 мая 1854 г. в присутствии членов комиссии была проведена очная ставка между Стерлиговым и Егоровым. Каждый из ее участников стоял на своих прежних показаниях, однако Егоров был все же более убедителен. Кроме того, существенную помощь расследованию принесло то, что в составе комисси был представитель Корпуса жандармов. Генерал-майор Ливенцов сумел получить весьма важную информацию, проливавшую свет на манеру Ивана Стерлигова проводить допросы. Оказалось, что во время расследования ограбления и убийства полковника Майделя на Патриарших прудах Иван Стерлигов в кратчайший срок сумел получить признательные показания от двух подозреваемых - Ульяна Шепелева и Алексея Степанова, причем у последнего после допроса руки оказались сломаными. Однако, через некоторое время были пойманы настоящие убийцы полковника - грабители из банды Никанора Бухвостова. После этой истории Стерлигову пришлось уволиться из полиции, хотя карьера его отнюдь не была разрушена. В 1854 г. он работал в Комиссариатском штате ( это было учреждение, занимавшееся вещевым снабжением войск московского гарнизона ) и отнюдь не бедствовал. Забегая вперед, можно сказать, что на майора-"беспредельщика" управа все же была найдена. Уже в 1854 г. он был уволен со службы, лишен званий и наград и осужден на ссылку в Сибирь. При всесторонней проверке следственных материалов, полученных предшественниками, комиссия, разумеется, заинтересовалась обстоятельствами обнаружения вещей Симон-Дюманш на чердаке дома Сухово-Кобылина. Напомним, что по версии комиссии Шмакова, вещи эти, закопанные в шлак межпотолочного перекрытия, указал лично Ефим Егоров ; сам же Егоров утверждал, что обнаружение вещей состоялось безо всякого его участия и его даже близко не подпустили к месту раскопок на чердаке. Когда члены комиссии стали опрашивать всех участников этих раскопок, то очень быстро выяснилось, что официальный документ комиссии Шмакова фактически был фальсифицирован, ибо не соответствовал тому, как действительно происходило упомянутое событие. Прежде всего, Сухово-Кобылин и управляющий его имуществом Фирсов признались, что не присутствовали при обнаружении вещей Симон-Дюманш ( хотя под официальным документом они подписались как понятые, т. е. непосредственные свидетели происходившего ). Найденные вещи действительно были завернуты в письмо, написанное мужской рукой и адресованное некоей Лукерье Васильевне Трубиной. Следователи из комиссии Шмакова утверждали, что письмо принадлежит Ефиму Егорову, сам же Егоров заявлял, что Трубина была любовницей Макара Лукъянова, камердинера Сухово-Кобылина. Новой следственной комиссии удалось разыскать Лукерью Трубину, хотя она и проживала вне Москвы ( "на Выксунском заводе" в Нижегородской губернии ). На допросе женщина подтвердила факт существования интимных отношений с Макаром Лукъяновым и опознала его почерк. Т. о. заявление Ефима Егорова получило полное подтверждение при проверке. Поэтому 9 июня 1854 г. камердинер Сухово-Кобылина был арестован. Лукъянову ставили в вину многочисленные "разноречивые показания" и "упорное запирательство" по многим вопросам : ему припомнили и кровавые пятна во флигеле, и его протирания полов, и письмо любовнице, в которое почему-то оказались завернуты драгоценности убитой француженки. Новая комиссия занималась проверкой и иных материалов, оставленных комиссией Шмакова без внимания. В частности, прежние следователи почему-то не задумались над тем, сколь недостоверно объяснение происхождения кровавых пятен в сенях флигеля, которое дал Сухово-Кобылин. Напомним, он утверждал, будто многочисленные и крупные по размеру кровавые пятна на полу, плинтусах и стенах прихожей образовались из-за того, что повара резали там птицу. Объяснение это выглядело достаточно странным : любой разумный человек отправился бы резать живность на крыльцо или во двор. Поэтому новая комиссия допросила под присягой поваров Сухово-Кобылина - Ефима Егорова и Тимофея Коровина. Оба они заявили, что никогда не забивали птицу в сенях. Помимо этого была сделана попытка проверки alibi Сухово-Кобылина ( хотя, конечно, нельзя не признать, что летом 1854 г. подобная проверка выглядела весьма запоздалой ). Комиссия Шмакова почему-то не захотела изучать этот вопрос, хотя он представлялся очень важным. Сухово-Кобылин утверждал, что вечером 7 ноября 1850 г. ( т. е. во время убийства Симон-Дюманш ) был в доме Нарышкиных и даже называл свидетелей, которые, якобы, могли это подтвердить. Оттуда он ушел, будто бы, в два часа ночи. Между тем, люди, на которых он ссылался как на свидетелей, не смогли подтвердить его заявление, а слуги Нарышкиных дали показания, прямо противоречившие словам Сухово-Кобылина. Фактически, его alibi подтверждала только Надежда Нарышкина, которая являлась его любовницей и выступала в этом деле явно заинтересованным лицом. Чем внимательнее новые следователи проверяли слова Сухово-Кобылина, тем больше несуразностей и даже прямой лжи находили. Еще в 1850 г. его официально спрашивали о том, имеет ли он в своем распоряжении вещи, принадлежавшие Симон-Дюманш ? Сухово-Кобылин не моргнув глазом заявил, что на память о француженке он сохранил только подушку и двух комнатных собачек. Т. е. никаких бумаг и ценных предметов, принадлежавших ей, в его распоряжении нет. Между тем, через некоторое время стало известно, что в 1851 г. он подарил своей знакомой иностранке ( по фамилии Кибер ) "перстень с изумрудом, обделанный розами (...)". Кибер узнала в нем вещь, принадлежавшую Симон-Дюманш. В 1854 г. следователи заинтересовались этой историей и задали арестованному Сухово-Кобылину вопрос о происхождении перстня с изумрудом. Вопрос был нарочито сформулирован таким образом, чтобы арестованный не понял, что речь идет о его подарке Кибер. Сухово-Кобылин несколько смутился, но тем не менее бодро ответил, что Симон-Дюманш подарила ему свой перстень, который хорошо гармонирует с карманными часами и он "носит его несколько уже лет при часах". Тогда его попросили объяснить происхождение перстня, подаренного Кибер. Тут Сухово-Кобылин заволновался по-настоящему и пустился в довольно путанные объяснения, которые сводились к тому, что на самом деле Симон-Дюманш дарила ему два перстня, "или лучше сказать кольцо, а перстень (...) есть другой совсем, который сохранил он у себя (...)". Все эти уточнения, всплывавшие по мере того, как арестованного загоняли в угол и ловили на лжи, выглядели в устах почти что 40-летнего мужчины крайне недостоверно и подозрительно. Разумеется, самое пристальное внимание новой следственной комиссии привлекли показания Григория Скорнякова. После того, как этот человек был доставлен в Москву, он подтвердил перед членами комиссии свое заявление, сделанное в Ярославле. Помимо этого, Скорняков добавил, что в московской тюрьме он встретил того самого Алексея Сергеева, который и был убийцей Симон-Дюманш. Упомянутый им Сергеев в полицейских списках числился под фамилией "Иваницкий". Правда, после первого допроса Скорняков неожиданно отказался от своих слов, заявив, что не будет уличать Сергеева. Тем не менее, генерал-майор Ливенцов так оценил первоначальное заявление Скорнякова : "(...) рассказы его разительно совпадают с некоторыми фактами, открытыми комиссиею и содержащимися в прежнем следствии, хотя сделанный Скорняковым оговор и не соединяет в себе по закону всех условий юридической достоверности." Расследование принимало все более угрожающий для Сухово-Кобылина оборот. Разоблачением подлога вещей убитой француженки, из дела фактически устранялась последняя серьезная улика против слуг Симон-Дюманш. К середине июня всем, прикосновенным к расследованию, стало очевидно, что Егоров, Кузьмин и Иванова не убивали француженку. И тогда логичным представлялись следующие вопросы : кто инспирировал обвинения против этих людей ? кто закладывал фальшивый "тайник" на чердаке дома Сухово-Кобылина ? Ответ на самом деле очень прост, он лежит на поверхности - этим мог заниматься только настоящий убийца... | |
