На главную.
Пытки и казни.


ПАЛАЧЕСТВО В РОССИИ .
( очерк истории ремесла )


стр . 2



    Хронический дефицит палачей, явственно ощущавшийся в Центральной России с конца 18 - го столетия, приводил порой к курьезам. В 1804 г. вся Малороссия осталась всего с одним штатным палачом. Генерал - губернатор Куракин направил в Санкт - Петербург представление с предложением официально разрешить набор в палачи преступников, осужденных за незначительные преступления. Указом Сената от 13 марта 1805 г. ему такое право предоставили. Указ четко прописал категории преступников, которых можно было вербовать в палачи. Любопытно, что после оглашения этого указа по тюрьмам, желающих поступить в палачи так и не нашлось. Ни одного ! В 1818 г. ситуация повторилась, на этот раз в Санкт - Петербурге. Тогда с интервалом в несколько месяцев умерли оба столичных палача. Эта ситуация едва не вызвала паралич всей правовой системы государства : некому стало исполнять судебные приговоры в части наложения наказаний. Заключенный не мог покинуть столичную тюрьму и отправиться по этапу до тех пор, пока не получил положенного ему телесного наказания и клеймения. Ступор, в который впала столичная администрация, оказавшаяся не в силах отыскать желающего на должность ката, вызвал обсуждение проблемы на самом высоком уровне. В Санкт - Петербурге припомнили представление Куракина и решили, что надо идти тем же самым путем. Граф Милорадович предписал 11 декабря 1818 г. губернскому правлению действовать на основании Указа Сената от 13 марта 1805 г., т. е. официально набирать палачей среди преступников.
    При Императоре Николае Первом произошла еще одна, более радикальная, индексация жалования палачей. Император 27 декабря 1833 г. утвердил постановление Государственного Совета, повысить денежные оклады вольнонаемным катам. Для столичных городов - Москвы и Санкт-петербурга - величина оплаты устанавливалась в размере 300-400 руб. в год, для губернских - 200-300 рублей в год. Кроме денежного оклада палачам полагались т. н. "кормовые" деньги ( т. е. на питание ), которые м. б. получать продуктами, а также одежда за казенный счет. Кстати, при нежелании брать казенную одежду палачу выплачивались деньги - 58 рублей в год ; совсем немало, если иметь в виду, что пара сапог стоила до 6 рублей. В случае выезда палача для экзекуции в другой город ему выплачивались командировочные - 12 коп. в день. Примечательно, что даже такой подъем денежного вознаграждения не вызвал притока желающих. Ни одного добровольца, пожелавшего записаться в палачи, ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге так и не нашлось. С этого времени все палачи России были преступниками.
    Следует сказать несколько слов об образе жизни тюремных экзекуторов. Несмотря на особый статус, приобретаемый с переходом в категорию тюремных служащих, они не переставали оставаться заключенными и отбывать свой срок. Зачастую даже после окончания срока заключения, они оставались в тюрьме, поскольку жизнь в подобных условиях была им привычна, знакома и во многом удобна. Палачи имели право заниматься на досуге ремеслами : известно, что некоторые из них были неплохими портными и обувных дел мастерами. Но, разумеется, не эти занятия поглощали их время. Непрерывного совершенствования требовало их, так сказать, профессиональное мастерство. Для улучшения и поддержания навыков порки, каты изготавливали муляжи человеческих тел из бересты, на которых тренировались ежедневно. Для этого должным образом оборудовалось либо их жилое помещение, либо соседнее. Главным условием при такого помещения была возможность свободного перемещения палачей вокруг кобылы с привязанным к ней муляжом и высокий потолок, позволявший правильно замахиваться.
    Особого искусства требовала порка кнутом ; розги и плеть были гораздо проще в обращении. Кнут же требовал особых навыков, что объяснялось уникальностью его конструкции. К деревянной рукояти кнута крепилось кнутовище ( иногда называемое "косой", "косицей" ), представлявшее из себя скрученные наподобие женской косы узкие длинные ремни, а уж к кнутовищу подвязывалась ударная часть, т. н. "язык". Длина косы колебалась от 2,0 м. до 2,5 м. и подбиралась индивидуально под рост экзекутора. Язык изготавливался из полосы толстой свиной кожи, вымоченной в крепком соляном растворе и высушенной под прессом таким образом, чтобы придать ее поперечному сечению V-образную форму. "Язык" имел длину около 0,7 м., которая никогда не менялась, удар наносился самым его концом. Удар плашмя считался слабым, непрофессиональным, мастер д. б. наносить удары только острой частью "языка". Жесткая свиная кожа рассекала человеческое тело подобно ножу. Палачи пороли обычно по-двое, при этом удары наносились поочередно с правой и левой сторон. Каждый из палачей клал свои удары от плеча осужденного к пояснице таким образом, чтобы они не пересекались. Следы кнутов на спине человека оставляли узор, напоминавший "елочку". Если экзекуцию проводил один палач, то ему надлежало после каждого удара переходить на другую сторону, дабы чередовать удары справа и слева.
    Виртуозное владение кнутом делало палача, фактически, хозяином человеческой жизни. Опытный кат мог забить человека насмерть буквально 3 - 4 десятками ударов. Для этого, обычно, палач умышленно клал несколько ударов в одно место. Такие удары раскалывали на куски внутренние органы - печень, легкие, почки, вызывая обширные внутренние кровоизлияния. И наоборот, в том случае, если палачу следовало спасти жизнь наказуемого, он мог выпороть его так, что человек оставался вообще неповрежден. В связи с последним замечанием имеет смысл процитировать воспоминания пастора Зейдера, которого 2 июня 1800 г. в Санкт - Петербурге подвергли порке кнутом, нанеся 20 ударов: "< ... > меня подвели к позорному столбу, к которому привязали за руки и за ноги ; я перенес это довольно хладнокровно ; когда же палач набросил мне ремень на шею, чтобы привязать голову и выгнуть спину, то он затянул его так крепко, что я вскрикнул от боли. Окончив все приготовления и обнажив мою спину для получения смертельных ударов, палач приблизился ко мне. Я ожидал смерти с первым ударом ; мне казалось , что душа моя покидает бренную оболочку. Еще раз я вспомнил о своей жене и дитяте ; влажный туман подернул мои глаза. "Я умираю невинным! Боже ! В твои руки предаю дух ! - воскликнул я и лишился сознания. Вдруг в воздухе что - то просвистело ; то был звук кнута, страшнейшего из всех бичей. Не касаясь моего тела, удары слегка задевали только пояс моих брюк... Приговор был исполнен ; меня отвязали, я оделся сам и почувствовал, что существую еще среди людей." Пастера Зейдера порол и спас ему за взятку жизнь знаменитый петербургский палач Никита Хлебосолов.
    Именно его умению владеть кнутом Зейдер обязан сохраненным здоровьем. Хлебосолов порол его на глазах толпы, и разумеется он делал свое дело так, чтобы никто не смог обвинить палача в потворстве государственному преступнику. Пояса штанов Зейдера касалась косица кнута, язык же наносил удары по кобыле - столбу, к которому был привязан осужденный. Другими словами, Хлебосолов порол не человека, а полено под ним. Со стороны при этом все выглядело совершенно натурально : кнут свистел, язык с грохотом щелкал, осужденный стонал и выл...
    Обучение порке кнутом требовало около года ежедневных занятий. Поэтому человек, записавшийся в палачи, сначала проходил довольно долгое и напряженное обучение в тюрьме на манекене и лишь после получения некоторых навыков начинал привлекаться к участию в настоящих экзекуциях. Какое - то время он действовал в качестве помощника палача, привыкая к крови, к крикам истязуемых, ко всей обстановке экстремального действа. Постепенно ему начинали доверять некоторые сравнительно маловажные действия, например, порку плетью, но до кнута допускали далеко не сразу.
    Для ежедневных занятий существовали специальные учебные кнуты. Их отличие от от настоящих экзекуционных состояло в том, что для учебного кнута использовался мягкий "язык". От человеческой крови настоящий просоленный "язык" быстро размягчался; после каждого удара его надлежало тщательно протирать рукой или тряпкой. Но обычно более 10 - 15 ударов "язык" не выдерживал и его меняли на сухой. Старые "языки" шли на учебные кнуты.
    Обычно весь палаческий интструментарий хранился в том же помещении, где жили экзекуторы. Но в июле 1832 г. один из московских палачей продал за 500 рублей два настоящих кнута, которые через посредника попали в руки князя Экмюльского, сына французского маршала Даву. Тот вывез тайно кнуты за границу, где демонстрировал их как русскую диковинку. Князь произвел в Париже настоящий фурор. Император Николай Первый был чрезвычайно разгневан происшедшим. Он повелел ужесточить правила хранения палаческого инвентаря : с той поры во всех тюрьмах появились специальные опечатанные шкафы, в которых складировались палаческие инструменты. Они выдавались катам под запись в особом журнале. Было запрещено вышедший из употребления инструмент хранить, дарить, продавать и даже просто показывать кому-либо. По списании инструмента его снимали с инвентарного учета и сжигали, либо закапывали в землю на тюремном кладбище.
    Важным элементом палаческих будней с конца 18-го столетия стали командировки. Большое количество тюрем, даже в незначительном удалении от столиц, к 90-м годам 18-го века остались совсем без палачей. Поэтому властям приходилось время от времени направлять катов из одних мест в другие. Практика эта началась с упоминавшегося выше Никиты Хлебосолова, объездившего весь север России от Новгорода до Петрозаводска, и сделалась впоследствии общеупотребительной.
    К приезду палачей в тюрьмах обычно накапливались несколько десятков человек, которые ожидали исполнения приговоров. Экзекутор в течение одного-двух дней выполнял свою часть работы, после чего уезжал в другой город. Но когда возникала необходимость наказания сотен или даже тысяч людей, то командировки затягивались на месяцы. Подобный случай произошел зимой 1831-32 гг., когда столичным палачам пришлось исполнять наказания, наложенные на виновников летних волнений 1831 г. в окрестностях г. Старая Русса. Тогда военные поселенцы, взбудорженные слухами о преднамеренном отравлении холерой колодцев, устроили массовые беспорядки, жертвами которых стали несколько десятков офицеров, врачей и священников. Общее число бунтовавших поселян достигало 6 тыс. человек и большая их часть, согласно постановлению военно-судной комиссии, подлежала различным видам телесных наказаний.
    Сохранились замечательные воспоминания Л. А. Серякова, очевидца тех событий, которые дают весьма точное представление о работе палачей во время этой массовой экзекуции : "Наступило время казни. Сколько помню, это было на первой или второй неделе Великого поста. Подстрекаемый детским любопытством ( мне шел 9-й год ), я бегал на плац, лежащий между штабом и церковью, каждый день, во все время казней. Морозы стояли в те дни самые лютые.
    На плацу, как теперь вижу, была врыта кобыла ; близ нея прохаживались два палача, парни лет 25-ти, отлично сложенные, мускулистые, широкоплечие, в красных рубахах, плиссовых шароварах и в сапогах с напуском. Кругом плаца расставлены были казаки и резеврный батальон, а за ними толпились родственники осужденных.
    Около 9-ти утра прибыли на место казни осужденные к кнуту, которых, помнится, в первый день казни было 25 человек. Одни из них приговорены были в 101-му удару кнутом, другие - к 70-ти или 50-ти, третьи - к 25-ти ударам кнута. Приговоренных клали на кобылу поочереди, так что в то время, как одного наказывали, все остальные стояли тут же и ждали своей очереди. Первого положили из тех, которым был назначен 101 удар. Палач отошел шагов на 15 от кобылы, потом медленным шагом стал приближаться к наказываемому; кнут тащился между ног палача по снегу ; когда палач подходил на близкое расстояние от кобылы, то высоко взмахивал правою рукою кнут, раздавался в воздухе свист и затем удар. Палач отходил на прежнюю дистанцию, опять начинал медленно приближаться и т. д. ( ... ) первые удары делались крест накрест, с правого плеча по ребрам, под левый бок, и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперек спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубал кожу, потому что после каждого удара он левою рукою смахивал с кнута полную горсть крови. При первых ударах обыкновенно слышен был у казнимых глухой стон, который умолкал скоро ; затем уже их рубили как мясо. Во время самого дела, отсчитавши, например, ударов 20 или 30, палач подходил к стоявшему тут же на снегу штофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался за работу. Все это делалось очень, очень медленно.
    Под кнутом, сколько помню, ни один не умер ( помирали на второй или третий день после казни )."
    Подобные поездки экзекуторов сопровождались выплатой им командировочных денег, что само по себе было весьма хорошо. Другим достоинством этих поездок было то, что палачи получали возможность вырваться из постылой тюремной обстановки и побыть немного на воле. Хотя экзекуторов сопровождал в этих поездках конвой, как правило они получали возможность свободно общаться и даже гулять. Прогулки эти порой приводили к курьезам. Так, например, легендарный петербургский палач Тимофеев, командированный в 1843 г. для проведения экзекуций в г. Новая Ладога, пренебрег запретом конвойного унтер-офицера и отправился в поход по тамошним питейным заведениям. Заходя в корчмы и трактиры, он аттестовывал себя "столичным экзекутором" и объявлял присутствующим : "Прибыл пороть вас!" После чего требовал у обомлевшего хозяина заведения водки и закуски. Все это он, получал и, разумеется, задаром. Появившемуся сотскому ( низовой полицейский чин ) Тимофеев отвесил добрую зуботычину и продолжил экскурсию по злачным местам Новой Ладоги. Одиссея сия закончилась довольно банально и невесело: экзекутор совершил попытку побега, был пойман конвойным, нещадно бит, на него нацепили наручники и препроводили в Санкт-Петербург. Несмотря на слезное раскаяние Тимофееву дали в назидание 200 плетей и добрый совет никогда впредь так не поступать.
    Но следует признать, что в целом нарушение общественного порядка и дисциплины были нехарактерны для палачей. Они прекрасно понимали, что своим относительно сносным существованием всецело обязаны администрации тюрем. Чрезмерная строптивость в отношениях с начальством могла оказаться просто-напросто самоубийственной.
    Вместе с тем, история отечественного палаческого ремесла знает беспрецендентный пример отказа экзекутора от выполнения приговора. Один из последних петербургских палачей Василий Петров заявил во время казни, что не станет привязывать к столбу солдата, приговоренного к расстрелу за убийство фельдфебеля. Особенно неприятно было то, что в начале казни, когда полагалось вывести смертника из камеры и привязать его у позорного столба для прочтение приговора, палач действовал согласно регламенту. Лишь когда потребовалось привязать смертника к другому столбу, Петров неожиданно заявил, что делать этого не станет. Можно представить себе радость осужденного на казнь, в душе которого, возможно, зародилась надежда на отстрочку исполнения приговора... Надежда не оправдалась : распорядитель казни, поругавшись с Петровым ( петербургским ) велел позвать другого палача - тоже Петрова ( псковского ). Однофамилец "не стал делать сложным то, что проще простого" , извинился перед солдатом и отвел его к столбу у вырытой могилы.
    Можно не сомневаться, что судьба Василия Петрова после описанного инциндента завернулась бы весьма лихо, но палача спасло то, что история эта приключилась после формальной отмены телесных наказаний в России, последовавшей 17 апреля 1863 г. Управа благочиния сокращала палаческие штаты, поэтому Петров был просто - напросто отправлен в арестантские роты.
.