Пытки и казни. СКОПЧЕСКИЕ    ПРОЦЕССЫ. ( фрагменты истории изуверской секты ) стр . 4     Почувствовав, что уголовная палата явно склоняется на сторону доносчика, купец Ненастьев решился на шаг неожиданный и смелый. Он принес на имя Императора Александра Первого жалобу на действия уголовной палаты, в которой признавал собственное исповедание скопческого закона и указывал на стремление чиновников получить от него взятку для закрытия дела.     Император - человек по-настоящему милосердный и внимательный к людям - принял неожиданное участие в судьбе столичных скопцов. В 1810 г. появилось его повеление министру юстиции Ивану Ивановичу Дмитриеву, которое фактически предписывало оставить сектантов в покое. "Поелику оное ( общество ) состоит из людей трудолюбивых, тихих и спокойных, то и есть монаршее соизволение, дабы никакого стеснения и преследования делаемо оному не было."- так дословно звучало устное распоряжение Государя.     Дабы обеспечить неукоснительное соблюдение воли Императора министр повелел составить список членов столичной скопческой общины. Можно не сомневаться, что документ этот был достаточно полон : скопцы, прекрасно понимая, что монаршее распоряжение явится для них своеобразной "индульгенцией", поспешили сами заявить о себе. Благодаря этому ныне можно с большой точностью судить о том, из кого же состояло скопческое движение начала 19-го столетия.     "Скопческий корабль" Санкт-Петербурга имел численность 110 человек , из них купцами 2-й гильдии были 3 чел., 3-й гильдии - 17 чел., мещан и иногородних - 35 чел., однодворцев - 3 чел., крестьян государственных и господских - 36 чел., вольноотпущенных - 4 чел., разночинцев - 12 чел. Из 110 чел. 75 утверждали, что были кастрированы еще в 18-м столетии, 35 - в период 1801-06 гг. Самому младшему из скопцов Андрею Иванову было 14 лет, он утверждал, что был изувечен в малолетстве в результате несчастного случая.     Кункину не удалось избежать наказания. Он был порот кнутом и выслан из столицы. Скопцы торжествовали. Фактически секта получила от Государя Императора карт-бланш на довольно продолжительный промежуток времени. При любых попытках призвать петербургских скопцов к ответу за их злодеяния они поднимали неистовый вой, дескать, полиция вымогает с них взятки и нарушает повеление Императора Александра Первого. Сладу со скопцами не было больше трех десятилетий - официальные лица в столице просто боялись их трогать. Самое печальное состояло в том, что Император совершенно не озаботился идеологической стороной проблемы и не захотел узнать мнение Святейшего Синода о секте, которую он взялся защищать. Император захотел оградить купца от оговора мошенника Кункина, но защита эта оказалась столь широкой, что сделала безнаказанной массу преступников.     Но постепенно чудовищный характер действий скопцов все же обратил внимание властей на дела сектантов.     Д е л о    б р а т ь е в    Е ф р е м о в ы х : В августе 1812 г., в пору активного наступления Наполеона на Москву, пятеро родных братьев Ефремовых, крестьян-однодворцев из Моршанского уезда Тамбовской губернии, подали заявление в земской суд, в котором объявляли о принятии "скопческого закона", самокастрации и насильном оскоплении своих детей. Обстоятельства дела оказались совершенно необыкновенны для тихой умиротворенной провинции, что и обусловило доклад об инцинденте самому Императору.     Фабула происшедшего сводилась к следующему : братья Фатей, Прокофий, Сазон, Илья и Савостьян Ефремовы решили без объяснения причин "выйти из православного закона" и принять "истинную веру отца нашего Кондратия Селиванова". С этой целью они обычным ножом осуществили кастрацию друг друга, после чего, для "спасения душ детей" решили кастрировать мальчиков - Савостьяна ( сына Прокофия Ефремова ) и Павла ( сына Фатея ). Отроки, которым уже было 14 и 11 лет, оказали сопротивление взрослым мужчинам, причем столь активное, что братья не решились реализовать свои намерения. Они склонились к тому, что детей следует усыпить, для чего Прокофий привез из Моршанска одурманивающий напиток, настоенный на водке. Опоенные дурманом дети лишились сознания и были кастрированы прямо в поле.     Ефремовым не удалось удержать в тайне случившееся. Отказ от православия вызвал негативную реакцию абсолютного большинства их соседей и родни. Братья к своему немалому удивлению очень скоро оказались в обстановке всеобщего отчуждения и неприязни. Приходской священник был проинформирован о случившемся, а сельский староста потребовал, чтобы новообращенные скопцы заявили о себе властям. В противном случае о пригрозил сам выдать их. Все это побудило Ефремовых написать донос на самих себя.     Тамбовские власти отнеслись к религиозным фанатикам с чрезвычайной строгостью : братья были закованы в кандалы, которые прибивались к стене любого помещения, куда их приводили. Кстати сказать, именно так содержался в кандалах Емельян Пугачев. Подобная мера обыкновенно применялась в отношении преступников, имевших на свободе сообщников и склонных к побегу. Вряд ли к последней категории можно отнести Ефремовых, которые могли бежать еще до того, как попали в тюрьму, но власти, очевидно, рассчитывали подобной строгостью побудить преступников к раскаянию и выдаче сообщников.     Ожидания полицейских не оправдались. Кто был тем проповедником, который сумел уговорить взрослых мужчин кастрировать самих себя, от кого они получили "водку с дурманом", где находился их молельный дом - ничего этого от обвиняемых узнать так и не удалось. Их глухое запирательство, смехотворные отговорки и нераскаяние в содеянном предопределили жесткий приговор по их делу - поселению в Сибири без семей.     Д е л о    м о р ш а н с к и х    к у п ц о в : Братья Ефремовы еще находились под стражей в тамбовской тюрьме, когда губерния опять оказалась в центре скандала, связанного со скопцами. Завязка расследования была воистину детективной и по праву могла бы украсить хороший триллер.     Тамбовский губернатор Нилов получил в конце августа 1812 г. письмо Екатерины Загородней, супруги крупного торговца рожью, проживавшего в уездном центре Морше ( Моршанске ), в котором сообщалось о принятии скопческой ереси самыми богатыми горожанами. В числе таковых были названы купцы Платицын, Попов, Кудинов и Загородный и их семьи. Екатерина Загородняя принять скопчество отказалась и на этой почве сильно поругалась с мужем. Женщина просила губернатора вмешаться в происходящее, искоренить распространяющуюся по краю ересь и взять ее - Екатерину Загороднюю - под свое покровительство. Автор письма, по вполне понятной причине опасаясь расправы единоверцев мужа, просила сохранить ее обращение в тайне.     Специфика ситуации заставила Губернатора действовать окольными путями. Он не мог признать факт существования доноса ( о нем было сообщено впервые более чем через 50 лет в связи с "расследованием 1867 года" ; об этом - ниже ), а потому Губернатору следовало сконструировать такую ситуацию, которая послужила бы поводом для официального возбуждения расследования. Задача эта затрудняллась тем, что представители четырех упомянутых в доносе фамилий занимали выборные должности в администрации уезда. Подозреваемые имели хорошие связи с губернским руководством, чем фактически лишали его действия скрытности.     Впрочем, военные действия отчасти и помогли Губернатору в возбуждении расследования. В тамбовской губернии в августе-сентябре 1812 г. имели место события, важные с точки зрения сохранения общественного порядка и поддержания государственной безопасности. Сначала произошло возмущение 2,5 тыс. ополченцев, собранных в лагеря и не приведенных своевременно к присяге, а затем был задержан французский шпион, польский дворянин по своему происхождению, который имел на руках большую сумму поддельных ассигнационных билетов. Помимо этого у некоторой части местных дворян были отмечены профранцузские симпатии, о чем Губернатор официально доложил в столицу. Все это привлекло повышенное внимание министерства внутренних дел к положению в губернии. Было принято решение обратить внимание на содержание почтовой переписки в губернии и производить выборочный ее контроль. Именно ссылаясь на якобы перехваченную корреспонденцию скопцов Нилов санкционировал расследование в отношении лиц, поименованных в доносе Екатерины Загородней.     Медицинское освидетельствование показало, что купцы и их жены действительно были кастрированы. Подозреваемые дали этому объяснения самые разные : кто-то ссылался на детские травмы, кто-то - на несчастные случаи и т. п. Все они в устах взрослых и серьезных людей, имевших жен и детей, представлялись очень странными и не вызывали к себе доверия. Следует пояснить, что женская кастрация у скопцов не всегда подразумевала полное лишение способности к деторождению ; зачастую эту операцию следовало бы назвать просто уродующей, поскольку при ее выполнении иссекался клитор ; нередко это сопровождалось и отрезанием грудей, либо сосков. Мужчинам обычно разрезали мошонку и удаляли яички, но особенно ретивые фанатики отрезали и пенис. Понятно, что, например, заявления купца Кудинова о его случайном оскоплении в детстве, очень плохо объясняли тот факт, что он умудрился в зрелом возрасте стать отцом двух сыновей, а его жена оказалась обезображена в интимных местах ужасными шрамами.     В то самое время, пока тамбовская полиция занималась розысками в Моршанске скопческих молельных домов и собирала по рынкам всяческие сплетни и пересуды, приключилась новая скандальная история.     В ноябре 1812 г. заключенный моршанской тюрьмы Михаил Иванов был доставлен в тюремный лазарет истекающим кровью. Своевременное вмешательство опытного доктора, зашившего бедолаге мошонку, спасло Иванова от бесславной гибели от потери крови. Губернское начальство, и без того взбудораженное слухами о непобедимых и неуловимых скопцах, нарядило новый розыск. Было над чем поломать голову ! Михаил Иванов был колодником, т. е. заключенным, приговоренным к содержанию в колодках, сама конструкция которых исключала возможность владеть руками. Другими словами, он не мог оскопить сам себя. Кроме того, Иванов находился в тюрьме, и по определению не мог иметь в своем распоряжении ножа или бритвы.     Казалось бы, следователям выпал замечательный шанс раскрутить на полную катушку весь этот скопческий клубок и отыскать как всепроникающих проповедников, так и их законспирированную общину. На самом деле, не так уж сложно было выяснить кто и с какой целью посещал маленькую провинциальную тюрьму. Но не тут-то было !     Колодник твердил, что никто его не уговаривал совершать над собой ужасную экзекуцию. До мысли о кастрации он дошел, якобы, своим умом в ходе двухмесячных размышлений о необходимости спасения души. Ножик он нашел в тюремном дворе и воспользовался оным дабы "отрезать ключи ада". "Ключи"-то он отрезал, да вот только кровь остановить не смог...     Ни угрозами, ни разного рода посулами от Михаила Иванова так и не удалось добиться сколь-нибудь внятных показаний. Вообще, для последователей этой секты были характерны чрезвычайные упорство и бескомпромиссность в отстаивании однажды высказанного утверждения. Скопцы практически не меняли показаний, какими бы вздорными те не казались, и не выдавали властям единоверцев ; на свои тюремные страдания они смотрели как на испытание их стойкости в вере. В конце - концов, Михаила Иванова отправили на поселение в Сибирь. Он не назвал ни одной фамилии единоверцев.     Расследование в отношении моршанских купцов, между тем, стало постепенно рассыпаться. Точно из-под земли начали появляться разного рода свидет ели с удивительной крепостью памяти, которые были осведомлены об интимных сторонах жизни подозреваемых и знали когда и как все они подверглись кастрации. Ветхие старушки твердо помнили события давно минувших лет и без труда подкрепляли заявления купцов о несчастных случаях в детстве. Разумеется, добросовестные следователи сумели бы развенчать сомн удивительных ( и подозрительных ) свидетелей, но к концу 1812 г. таковых следователей в Тамбове уже не осталось. Не подлежит сомнению, что купцы-"миллионщики" нашли узду на провинциальную полицию, сумели дать необходимые взятки и дело потихоньку прикрыли. Полиция никаких сектантов найти не сумела, а все разговоры в простом народе о засильи скопческой ереси в крае были объявлены не более, чем досужими сплетнями.     На четверть с лишком века опустилась над русской провинцией сонная тишина. Ничего, как будто бы, не происходило ни в Морше, ни в Тамбове. Тишь да гладь...     Тамбовский губернатор Корнилов в воем докладе на имя Императора Николая Первого весной 1838 г. демонстрировал похвальную осведомленность в делах раскольничьих и буквально по головам считал еретиков. Скопцов он насчитывал всего-то 36 человек на губернию ( из них в Тамбове проживали - 5 чел., в г. Моршанске - 28 чел., в г. Усмани - 3 чел. ). Общее число сектантов в губернии было определено в докладе 8 694 чел., так что скопцы терялись в их массе. Беспокоиться, казалось бы, было не о чем.     Между тем, Святейший Синод получал с мест совершенно иную информацию. Приходские священники, работавшие в гуще народа и прекрасно осведомленные об истинном положении дел, с каждым годом сообщали в столицу все более тревожные вести. В 20-30-е годы 19-го столетия произошло необыкновенное усиление скопческого движения на тамбовщине и новгородчине. Фактически вся торговля на местах оказалась сконцентрирована в руках людей, которых подозревали в причастности к скопческим "кораблям". Скопцы оказались прекрасными конспираторами и проявляли буквально чудеса мимикрии. Если посмотреть списки местной администрации, крупнейших жертвователей на православные храмы и лиц, подозреваемых в связях со скопцами, то во везде можно было бы увидеть одни и те же фамилии.     Д е л о    Е г о р а    П л а т и ц ы н а ( т. н. "расследование 1838 г." ) началось с сообщения о насильственной кастрации 3 молодых девушек, попавших в услужение к Егору Ивановичу Платицыну, одному из "героев" "дела моршанских купцов 1812 г". Сами девушки были настолько психологически подавлены сектантами, что ни о каком осознанном протесте с их стороны не могло быть и речи, но родители пострадавших не побоялись обратиться с жалобой к губернатору. В отличие от расследования 1812 г., в котором Егор Платицын уже был подозреваем в скопческой ереси и в конце-концов оказался благополучно оправдан, новое следствие опиралось на более существенные свидетельства, нежели анонимка непонятного происхождения. Губернатор Корнилов, незадолго до того рапортовавший в столицу о полнейшем спокойствии в губернии, попал в глупейшее положение и дабы умалить приключившийся с ним конфуз, проявил заметное рвение в поддержке следствия.     Егор Платицын с самого начала повел себя довольно самонадеянно и тем отчасти способствовал собственному изобличению. Купец, очевидно, рассчитывал на полное повторение сценария 1812 г. и потому с чиновниками губернского правления поначалу держался весьма пренебрежительно. На допросы он являлся в мундире бургомистра, шитом золотом, с медалями поперек груди и ответы на все вопросы сводил к рассуждениям о собственном богатстве, которым он, мол-де, щедро делился с православными храмами, монастырями и государственными фондами. С его слов получалось, что все тамбовские богадельни и содаты-инвалиды чуть ли не с его рук питались. Хотя Платицын и был мужчиной пожилым ( в 1838 г. ему исполнилось 70 лет ) он, все же, явно не был тем полумаразматическим стариком, каким пытался казаться. В конце-концов ему пришлось закончить разглагольствования о монастырях и богадельнях и прямо отвечать на вопросы, связанные с членовредительством и насильственным калечением девушек. Купец ушел в глухое запирательство. Ссылаясь на собственную неосведомленность, он принялся валить вину на купца Кунавина, в доме которого девушки квартировали.     Кунавин был скопцом, как и Платицын. Но чин его в сектантской иерархии был гораздо ниже. Платицын был "кормчим" одной из самых многочисленных скопческих общин России - моршанской. По неофициальной информации следствия Егор Иванович был крупнейшим банкиром секты. Понятно, что сам по себе Кунавин никогда бы не осмелился пойти на вовлечение в секту новых членов, да еще к тому же работавших на Платицына, не получив на то предварительного согласия своего "кормчего".

.