Это были не единственные отсылки в область криминально-исторических преданий, попавшие в обвинительное заключение. В числе свидетельств, призванных доказать наличие в среде вотяков человеческих жертвоприношений, был, например, рассказ некоего Иванцова, повествовавшего о событиях 1842 г. ( т. е. отдалённых от "мултанского дела" более чем полувеком !). Иванцову на момент его допроса помощником прокурора было ни много - ни мало... 103 года. Столетний дед рассказал, что в далёком 1842 г. он проезжал через вотяцкие земли в компании со своей супругой, золовкой, своячницей и племянником ; они были окружены вотяками, вознамерившимися их "замолить". После переговоров с убийцами было решено, что "замолены" будут не все, а только племянник. Затем женщины убежали, а Иванцов с племянником остались в окружении вотяков. В конце-концов и им удалось благополучно вырваться из цепких рук нехристей. В общем, никто не погиб.
     Вот этот удивительный рассказ столетнего старика попал на страницы обвинительного заключения ! Примечательно, что в деле с нападением на Иванцова была концовка, о которой следователь Раевский предусмотрительно ничего не написал в протоколе допроса ( хотя, несомненно, он её знал ). В том же далёком 1842 г. было возбуждено дело о нападении вотяков на Иванцова и его родственников ; выяснилось, что никакого криминального подтекста в этой истории не было и в помине. Банальная бытовая склока завершилась руганью и оскорблениями, Иванцов, дабы наказать противную сторону, раздул дело чуть ли не до покушения на убийство. Мировой суд рассмотрел его жалобу, признал вотяков виновными в оскорблении Иванцова и членов его семьи и обязал первых выплатить пострадавшим штраф. То обстоятельство, что заявление Иванцова рассматривалось в мировом суде с очевидностью доказывает отсутствие в этом деле состава уголовного преступления. Т.е. ещё в 1842 г. власти признали, что никакого покушения на ритуальное убийство в отношении Иванцова вотяки не предпринимали, а вот в 1893 г. следствие под руководством Раевского сделало прямо противоположный вывод.
     Всё тайное рано или поздно становится явным и история 100-летнего деда в конце-концов вышла наружу, послужив немалым посрамлением вятских сыскарей. Причём, обвинение до такой степени было уверено в твёрдости показаний Иванцова, что не побоялось даже вызвать старика в суд и поставить под перекрёстный допрос защиты ! Впрочем, об этом чуть позже...
     Но несмотря на это, обвинение, видимо, чувствовало шаткость своих позиций. Сознания обвиняемых не было, как не было сколь-нибудь серьёзных улик против них. Поэтому в 1894 г. помощник прокурора предпринял прямо-таки титанические усилия для придания затянувшемуся следствию хоть какого-то подобия завершённости. Прежде всего, это выразилось в подключении к расследованию пристава Шмелёва, слывшего за дельного и знающего толк в сыске полицейского.
     И последний развернулся ! Первым "прорывом", связанным с этой весьма одиозной фигурой, следует признать ... обыск в шалаше Моисея Дмитриева, т. е. в том самом месте, которое уже не раз осматривалось в связи с "мултанским делом". Проницательный и наблюдательный пристав обнаружил на деревянной балке шалаша окровавленный седой волос ! И длиной, и цветом найденный волос, как без труда догадается проницательный читатель, полностью соответствовал волосам Конона Матюнина ( напомним, что под трупом была найдена прядь светлых волос, принадлежавших, видимо, убитому, который носил волосы до плеч ).
     Так кстати сделанная находка, видимо, смутила даже помощника прокурора Раевского. Во всяком случае, он не выписал ордер на обыск шалаша Дмитриева даже задним числом. Хотя вполне мог это сделать. Седой волос, признанный всеми именно волосом с головы Конона Матюнина, попал в разряд важнейших улик, призванных изобличить преступников. Но при этом никакого документа, формально объясняющего появление в деле этой улики, составлено так и не было. Улика появилась сама собой, из неоткуда ; шёл пристав по Старым Мултанам, заглянул в сад к арестованному Дмитриеву, а там шалашик, залез в шалашик, а там волос, прилипший к перекладине !... И больше двух лет никто этого волоса заметить не мог.
     Следующим этапом в работе неугомонного пристава Шмелёва была необыкновенная по своему изяществу комбинация с обнаружением свидетеля по фамилии Голова. Хотя окровавленный волос и казался сам по себе красноречивой уликой, но его было всё же маловато для гарантированного осуждения обвиняемых. Поэтому весной 1894 г. елабужская полиция получила анонимное письмо, гласившее, что в сарапульском исправительном доме дожидается отправки в Сибирь некий осуждённый, знающий правду об убийстве в Старом Мултане христианина. Этим-то осуждённым и был бывший солдат Голова. Перефразируя известный слоган времён коммунистического агитпропа можно сказать, что в данном случае анонимка оказалась "не догмой, а руководством к действию".
     Шмелёв отыскал арестанта и сумел развязать тому язык. В ходе трёх допросов свидетель рассказал следующее : в ночь с 4 на 5 мая он видел как группа вотяков, жителей Старого Мултана, убила нищего бродягу, проходившего через село. Убийство по словам Головы произошло в родовом шалаше Моисея Дмитриева ; человек, приведенный на заклание, был раздет по пояс и подвешен вверх ногами под коньком крыши ; в таком положении вотяки сначала отрезали ему голову, а затем истыкали живот ножами ; стекавшую кровь они собирали в подставленный таз и мелкие плошки. Вотяки, по уверениям Головы, приносили в ту ночь жертву своему языческому богу Курбану ; этот бог требует в качестве дара себе именно голову и кровь жертвы. Напуганный жутким зрелищем свидетель бежал той же ночью из деревни и, разумеется, никому своей тайны не открывал. Голова утверждал, что не разглядел толком людей, участвовавших в страшном ритуале, но не сомневался в том, что среди них был Андрей Григорьев, главный колдун Старого Мултана. Его он запомнил по седой как лунь голове.
     Показания свидетеля были составлены очень ловко. В них полностью оказался обойден вопрос об извлечении внутренних органов из трупа : кто это сделал, на каком этапе преступления и зачем осталось непонятным. Голова, якобы, покинул своё наблюдательное место до того, как вотяки закончили обряд и поэтому наблюдал только первую часть жертвоприношения. Собственно, он даже и жертвоприношения не видел : на его глазах свершилось только убийство. Понятно, что свидетель ничего не мог сказать и о том, какова была дальнейшая судьба отрезанной головы и извлечённых органов.